Сергей Есин - Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

Поразительно: если брать другой список, список Михалкова, то все четверо — это главные участники прежнего, михалковского переворота. У меня лично сил, чтобы так шустро "переворачиваться", нет.

Утром решил все же вставить в дневник рейтинг продаж книг "50 современных российских прозаиков", напечатанный в "Литгазете". Эта выборка сделана на базе Дома книги на Новом Арбате. Здесь продается 75 тысяч названий. Больше всего, конечно, в этом рейтинге меня интересуют собственные цифры. Я на 28-м месте, причем торгуют-то сейчас лишь моими "Дневниками". Чемпион — Улицкая, но это и понятно, продано10117 экз. Передо мной Павлов (25-е место — 123 экз.), Бондарев (26-е — 106), Приставкин (27-е — 103). За мною: Бакланов (30-е место — 74 экз.), Белов (34-е — 50), Волос (40-е — 31), Курчаткин (44-е — 7), Киреев (47-е — 5), Миша Попов (49-е — 2). Исчез из списка Пьецух — не продается.

Утром же пошел в аптеку, у меня заканчиваются лекарства. В частности, купил беникорт, он за последнее время подорожал на 100 рублей, еще полгода назад стоил 200, а сейчас 313.

Похороны Татьяны завтра. В институте опять какие-то безобразия в общежитии. Пришлось выселять до окончания сессии двух заочников, пьют, и на неделю выселить Витю Гусева.

Днем ехал, сам за рулем, и слушал, как какой-то придурок (слышу его уже второй раз, но не могу уловить фамилию) ведет по "Маяку" передачу "Диалог", причем разговор всё о том же: льготы, роль в реформе правительства. Вся аудитория, собственно, делится на две категории — одни указывают на зарплату министров, что тоже существенно, ведь министр говорит о прибавке в 200 рублей, не сопоставляя эту прибавку со своей собственной зарплатой. Другая категория людей видит все глубже. Мне запомнился один парень, экономист, закончил МГИМО, он сказал: "Друзья, а куда же все подевалось? В свое время мы кормили полмира — половину Латинской Америки, половину Африки… А сейчас никого не кормим и ничего не осталось". Это понятно. Сейчас речь идет о главном — о собственности и о власти. Наш парламент затушевывает всю проблему, ведь дело не в том, уйдет или не уйдет правительство, ну, придет новое, отобранное там же, в администрации президента; дело в том, что парламент у нас, как выяснилось, состоит из каких-то недоумков: почему же они принимали так скверно подготовленную реформу? Почему не задали в свое время вопрос: кому это выгодно?

Есть, конечно, претензии и к Путину, который привычно играет роль "отца народа", дает прибавки студентам (100 рублей), прибавки солдатам (100 рублей). Он что, не понимает, как живут люди? Не сопоставляет свой уровень жизни с жизнью простого народа? Я всегда писал, что разговоры о том, чтобы навести экономию по депутатским зарплатам и льготам — все это мелочи, ведь можно было бы прибавить им в три раза больше, если бы они вели четкую политику. Но, как выяснилось, люди эти, в основном неглупые, но декоративные, закрывающие своими, часто простыми русскими лицами настоящих хозяев жизни.

Идут совершенно неинтересные дебаты в парламенте относительно того, отправлять ли все правительство в отставку в связи с пенсионной реформой, или одного только Зурабова.

Вечером дома вносил правку в роман. Лева его прочел, кое-что поправил по грамматике и сказал, что это моя лучшая, новая вершина. Думаю о пьесе.

10 февраля, четверг. Со вчерашнего дня думал о дне сегодняшнем, плохо спал, два раза просыпался. Впереди — похороны Татьяны Бек, потом исполком, созванный С.Михалковым, а вечером еще надо ехать на ежегодную конференцию по Лакшину. Если будут силы, поеду и туда.

В паузах бессонницы продолжаю читать монографию о Ришелье, узнаю много интересного — средние века, романтичное д'артаньяновское время предстают несколько по-другому. Приходит мысль: как мало мы вообще знаем о реальной истории! Я теперь с удовлетворением обнаруживаю, как хорошо и как точно были упорядочены в русском историческом времени все эти налоги, деятельность бюрократии — и при царизме, и еще глубже в старину, когда всем владели князья.

На похороны Татьяны Бек, которые состоялись в ритуальном зале Боткинской больницы, меня подвозила Н.Л.Дементьева. Пока ехали, говорили об очень многом. Она теперь не связана чиновничьей этикой, поэтому рассказывала достаточно откровенно о министерстве культуры, об отдельных людях. В частности, смешной и до некоторой степени трагический эпизод с открытием итальяно-русской выставки в Музее изобразительного искусства. 82-летняя Антонова, директор, прошла на выставку с почетными гостями, двумя министрами — Лавровым и Соколовым. Но ее персонал, который, конечно, ко всему относится чрезвычайно ревниво и, по сути, ждет, когда этот деятельный и живой человек уйдет на пенсию, тут же почти демонстративно самоустранился. И вот вся наша художественная элита — Мессереры и Ахмадулины, даже директор Эрмитажа Пиотровский — минут пятнадцать стояла у роскошной парадной лестницы музея, пока не вмешалась сама Н.Л., и лишь тогда кто-то из администрации музея дал отмашку охране: этих можно пропустить.

И это похоже на всех и на все. И, в том числе, на наш родной институт. Кстати, вчера отдал приказ по поводу пристройки к зданию общежития. Вынес выговоры, но, главное, пристройку придется снести. Я отчетливо понимаю, что Лыгарев со своими связями мог бы получить на нее разрешение, но зачем создавать прецедент: завтра кто-нибудь попросит расшириться еще, за счет двора, за счет соседа…

На похоронах Тани Бек, все в том же зале N 2 Боткинской больницы, где я стольких уже перехоронил, народу было много. Первым выступил Ю.Черниченко, все с теми же своими категорическими и самодовольными интонациями. Тепло о покойной сказал В.Войнович, потом говорили Нина Краснова, наша выпускница, дружившая с Татьяной, затем Наталья Иванова, Володя Глоцер, в выступлении которого прозвучали кое-какие отчетливые нюансы проблемы. Краснова сообщила такую бытовую деталь: она фотографировала Таню, а та сказала: "Ну, я хоть фотографию покажу, а то Есин не поверит". Собственная фамилия стала для меня сигналом — я пошел говорить, хотя не люблю этого. Я всегда стою подальше от основной массы, от телевизионных камер. Я говорил не только о случившемся с ней, но и о своей личной боли, потому что для меня очевидно, как коротка жизнь, и эпизод с нашим знакомством, и дальнейшие десятилетия, и вот это расставание — всё очень быстро пролетело перед моими глазами… Таня лежала в гробу спокойная, но с крепко сжатыми губами.

Войнович меня не объявил, но потом, уже после панихиды, подошел и сказал: извините, я вас не узнал, говорили вы очень хорошо. Я знал это и сам, мне кажется, что я показал жизнь Татьяны между правдой и истиной, и ту обиду, которая у нее из-за этого возникла.